Следующим этапом действия указанного алгоритма распада стал СССР, и зафиксировать действие параметра реципрокности в этом процессе достаточно легко. Естественно, что опыт Югославии в той или иной мере, прямо или косвенно, учитывался - а он характеризовался кровавыми военными столкновениями, этническими чистками, попытками установления тоталитарных режимов, образованием непризнанных республик.

На мой взгляд, он учитывался в первую очередь с целью недопущения кровавых конфликтов, которых на территории бывшего СССР все же не удалось избежать. Ведь и там, и здесь они подобно пожару в торфянике: огня на поверхности не видно, а его вспышки возникают неожиданно и в самых разных местах. Мониторинг их течения и оценка результатов в странах Содружества независимых государств - еще более трудная задача, чем отслеживание ситуации в странах - республиках бывшей Югославии (там многие процессы можно списывать на происки «внешних сил»).

Как все это преломилось в условиях СССР в промежутке между 1989 и августом 1991 г.? Парадокс заключается в том, что наружу выплыли конфликты, принципиально не прогнозируемой интенсивности. Фергана и Сумгаит показали, что выбросы энергии национального протеста не подвержены ни прогнозу, ни устоявшимся формам регуляции. В то же время резко интенсифицировались процессы государственного строительства на новой основе в республиках Прибалтики.

И по данному признаку можно утверждать, что этнические конфликты и последующие разломы у границ между республиками и даже внутри республик в ходе осуществления алгоритма распада шли по особому сценарию. Даже наиболее похожие ситуации в Югославии не могут служить здесь примером, хотя и там нашлись силы, которые стремились извлечь максимальное преимущество из распада государства. В СССР распад прошел с максимальной толерантностью, несмотря на то, что издержки его были куда большими.

Что касается Чехословакии, то алгоритм ее «бархатного» распада проходило скорее вследствие действий зачастую провокативного и манипулятивного характера политических элит в Чехии и Словакии, чем выражал волю двух государствообразующих народов [подробнее см.: 8, с.137-161]. Пример Югославии хотя разнонаправленно, но достаточно четко влиял на подходы к решению этноконфликтов в СССР, но примеры этих уже двух стран детерминировали характер многих проявлений алгоритма распада Чехословакии. В первую очередь, на мой взгляд, в плане элиминации моментов излишней напряженности: крови при распаде этой третьей социалистической федерации так и не пролилось.

В целом же можно утверждать, что сценарий распада СССР занимает некую среднюю точку между югославским и чехословацким сценариями. В то же время распад всех трех государств свидетельствует об общецивилизационной тенденции активного поиска народами собственной государственности - тенденции, которой может противостоять лишь создание крупных регионов: в рамках Европейского союза все же легче противостоять притязаниям баскских, североирландских и других экстремистов.

Если попытаться совместить два отмеченных в статье параметра реципрокности, то в целом создается такая картина: на севере Центральной Европы революционные преобразования чаще проходили на фоне переговорных процессов и без кровавых эксцессов. В то же время на юге региона приходилось прибегать к насильственным мерам при свержении. Примерно такая же картина складывалась и в ходе преобразований в СССР: и там процессы преобразований путем переговоров активнее наблюдались на севере и менее активно на юге.

Ранее нами выдвигалась гипотеза о волнах стабильности на европейском континенте [9, с.510- 511,517]. В Центральной Европе она продвигается с конца 1980-х годов во многом аналогично тому, как ранее она продвигалась в регионе Западной Европы. И ход революционных преобразований в Центральной Европы, и основные их последствия говорят, что этот подход релевантен также для Восточной Европы, которая включает страны - бывшие республики СССР.

Если исходить из концепта реципрокности, то возникает вопрос: можно ли говорить о такой волне применительно к странам Восточной Европы? По всей видимости, однозначный ответ дать достаточно сложно, даже если учесть, что после вхождения в НАТО и ЕС страны Прибалтики вошли в регион Центральной Европы.

Например, стабильность Белоруссии обеспечивается мерами, которые считаются недемократическими. Но в то же время они приемлемы для значительного большинства белорусов и даже нравятся большинству россиян.

Украина в этом плане предстает как предельно нестабильное государство, причем данная нестабильность выводится из двух источников: декларируемого стремления к демократии на поверхности и жестких войн за собственность в глубине.

Наиболее сбалансированно вышел из СССР Казахстан, но другие бывшие среднеазиатские и закавказские республики время от времени демонстрируют крайне высокий уровень нестабильности. Вряд ли нужно долго искать ее пример и в настоящее время, достаточно обратиться к ситуации в Грузии.

Сама формулировка «революции 1989 года» предполагает поиск ответа на вопрос о реципрокном характере влияния событий в СССР и европейских странах «социалистического содружества». В связи с этим можно утверждать, что как революционные преобразования в странах региона не могли начаться без изменений в СССР, так соответственно эти преобразования не могли не влиять на трансформацию СССР, приведя к краху советскую модель социализма на широком пространстве от Берлина до Владивостока.

Этот процесс сопровождался надеждами на упорядоченность отношений между государствами на более широких пространствах: от Бреста (французского, а не белорусского) до Владивостока - и даже от Ванкувера до Владивостока. Указанные надежды, например те, которые выражались в идее общеевропейского дома, оказались во многом утопическими, но они не забыты и сегодня. Поэтому импульсы, задаваемые революциями 20-летней давности, не потеряли