Благородно и церемониально показана сдача одного из генералов Великой Армады, Вальдеса, Дрейку средневековым историком Эмануэлем ван Митераном (Emanuel van Meteran). Вальдес со своими людьми в пинасе подплыл к галеону Дрейка, прославляя имя своего победителя, взошел на корабль и смиренно поцеловал руку капера, затем сказал, что «.они решили умереть в битве и лишь по недоброй удаче пали перед сильным Дрейком, который, как они знают, по настоящему куртуазен (curteous) и благороден и который, как они слышали из донесений, благосклонен к побежденным пленникам». В ответ Дрейк обнял Вальдеса и «очень почетно принял», усадив за свой личный стол. Далее ван Митеран делает вывод «.у его (Дрейка) врагов была причина восхищаться и любить его за великую отвагу и преуспевающие деяния или же бояться его за неповторимую удачу и мудрость. Так что каждому была видна его великая честь».

Но как бы нам не хотелось видеть в пиратстве расцвет ренессансного пост-рыцарства с оторванными от реальности представлениями о мире, уже в «руководстве к взятию приза» Джона Смита мы замечаем рациональное зерно, - благородный поступок в помощь врагу в случае Смита ситуативен и нужен лишь для того, чтобы не сгорели два враждующих судна. Согласно тексту Митерана, Дрейк обнял Вальдеса и усадил за свой стол с одним только намерением - получить от пленника нужные сведения об испанском флоте [13, р 87; 11, р. 41-48]. Практицизм и галантность, таким образом, тактично дополняли друг друга и, по видимому, также способствовали росту авторитета пирата в глазах современников.

Желание выглядеть благородно дополнялось намерением сохранять репутацию человека, который не лжет. Ложь, как и жадность, во времена Великих географических открытий вызывала негативную реакцию и бросала тень на «доброе имя» человека. В связи с этим, интересен приведенный Альфредом Мэррином морской обычай XVI в., по которому человек, солгавший своим сотоварищам на корабле, должен был в качестве наказания, как «лгун», выполнять грязную и кропотливую повинность по мытью палубы. При выполнении такой работы очень важно было не допустить высыхания досок, так как разбухшее дерево, теряя влагу при высыхании, уменьшалось в объеме и начинало пропускать воду в трюм. По этой причине пойманный на вранье несчастный вынужден был постоянно смачивать водой греющуюся на солнце палубу, проклиная судьбу и себя [8, р. 20].

Впрочем, люди позднего Средневековья часто склонны были различать ложь и хитрость к врагу. В XVII в. предводитель флибустьеров с Тортуги, монсеньер д'Ожерон, попав в плен к испанцам, прикинулся дурачком и таким образом избежал заключения. Эксквемелин, который описал эту историю, восхищается находчивостью пирата, называя его умнейшим человеком. Ретроспективно вполне возможно допустить, что также к обману относились и в XVI в. Шевалье де Гург, который согласно хвалившему его Рене Лодоньеру, хитростью завладел испанским фортом Сан-Матео, во Флориде, когда еще на подходе к берегу начал давать приветственные залпы врагу, принявшему пиратский корабль за свой. Известна история о том, как Хоукинс при помощи обмана выманил у испанцев сведения о готовящемся заговоре против королевы Англии [26, с. 215; 7, р. 355; 19, с. 159].

Такова в отдельных набросках культурная картина нравов «элитных пиратов» эпохи Возрождения. Едва ли можно говорить о том, что менталитет мореходов в XVI в. не вписывался в нарисованную нами схему. Если пират занимал достойную позицию, то он, безусловно, мог не опасаться за свою репутацию, более того, в его честь, как это было, например, в Англии с «морскими псами», могли слагать песни и памфлеты, перед ним открывались двери многих домов. Несмотря на то, что официально государство отрекалось от сотрудничества с пиратами, некоторые из них (Дрейк, Хоукинс, Ренеджер и др.) чувствовали себя вполне комфортно в обществе своих соотечественников, пользуясь почетом и уважением. Исходя из того, что честь сообщали деяния сложные и опасные, мореходство вполне вписывалось в разряд полезных для имиджа занятий.

Анализ нарративных источников того времени дает нам право полагать, что в век Ренессанса в моральном оправдании пиратства сказывалось влияние переживающего трансформации рыцарского этоса. Доблесть, любознательность, религиозность, служение пирата суверену и народу, честность, великодушие, мстительность, справедливость, находчивость, - все эти нормы оказали непосредственное влияние на превращение подлого пиратства в высокую авантюру в глазах современников. Многие из перечисленных качеств лежали в основе рыцарского образа, представленного в романах и жесте. Следовательно, ментально авантюрное рыцарство и элитное пиратство в действительности не являлись абсолютно несовместимыми вещами, хотя, надо отметить, сказывалось и влияние формирующегося национального самосознания, о чем говорит звучание в источниках идеи о коллективной чести и государственном благе.

Литература

1. A Large Testimony of Iohn Huighen van Linschoten Hollander, Concerning the Worthy Exploits Atchieved by the Right Honourable the Earl of Cumberland, by Sir Martin Frobisher, Sir Richard Greenvile, and Divers Other English Captaines, About the Isles of the Azores, and Upon the Coasts of Spaine and Portugall, in the Years 1589, 1590, 1591, & c. Recorded in His Excellent Discourse of Voiages to East and West Indies, cap. 96. 97. and 99. // The Principal Navigations, Voyages, Traffiques, and Discoveries of the