что его богатый кузен в завещании лишил его наследства, узнав об этом намерении: «Он, бедняга, был фанатично нетерпим к католикам и, видя, что я «на грани», вычеркнул меня из завещания... мое пристрастие к католицизму больно ударило меня по карману и обрекло на моральные страдания. Мой отец сделал его совладельцем моего рыбачьего домика... и его доля собственности... должна была перейти обратно ко мне; так вот, даже ее я утрачу, «если в ближайшие пять лет перейду в католичество», - ужасная низость! Подумать только, человек предстает перед «Богом и безмолвием вечности», так и не порвав со своими несчастными протестантскими предубеждениями и фанатичной нетерпимостью!» [7, с. 37].
К Библии Уайльд обращается на протяжении всей жизни. Его раннее письмо к матери фиксирует факт посещения библиотеки св. Амброзия в Милане, во время первого путешествия в Италию, где он интересуется Библией с ирландскими глоссами шестого-седьмого века. В письме к Уильяму Уорду он фиксирует: «Ложусь спать, прочитав на сон грядущий главу из св. Фомы Кемпийского» [7, с. 30]. И дальше добавляет, правда, довольно иронически: «По-моему, ежедневное получасовое истязание души весьма способствует благочестию» [7, с. 30]. С огромным воодушевлением будущий писатель пишет, что мечтает приобщиться к святым тайнам нового вероисповедания и обрести душевный покой в дальнейшей жизни, но добавляет, что «решимость ... колеблется от каждого дуновения мысли, и что я слаб, как никогда, и подвержен самообману» [7, с. 32]. В конце жизни друзья Уайльда также пишут о наличии Библии на его столе.
Много раз Уайльд задумывался о таинствах христианства. Но мать, будучи для него авторитетом во всех вопросах жизни и искусства, и здесь имела на него огромное влияние. Она была против религиозной практики: посещения церкви, исповеди и причастия у священника, которые считала предрассудками. В письме Уильяму Уорду молодой Оскар анализировал: «Делая исключение для народа, которому догма, по ее мнению, необходима, она отвергает религиозные предрассудки и догмы во всех формах, и особенно идею священника и таинства, стоящих между нею и Богом» [7, с. 28].
Уже тогда Уайльд остро ощущает величайшее чудо всех времен - рождение Бога в человеческом обличье для спасения человечества. В письме Уильму Уорду он замечает: «Удивительно, как ты не видишь красоты и неизбежности воплощения Бога в человека ради того, чтобы помочь нам держаться за подол Бесконечности» [7, с. 28]. Христианскую религию он считает высочайшим взлетом человеческого благородства, а дохристианский мир - несовершенным: «После явления Христа неживой мир пробудился от сна. После его прихода мы стали жить. По-моему, наилучшим доказательством идеи воплощения бога в человека является вся история христианства - история благородных людей и мыслей, а не простой пересказ неподтвержденных исторических преданий» [7, с. 29].
Были у Уайльда в жизни совершенно неожиданные казусы - увлечения и масонством и католицизмом одновременно, сочетания, как известно, абсолютно несовместимые. Например, тому же Уильяму Уорду однажды он пишет, что «очень заинтересовался масонством и ужасно в него уверовал» и тут же замечает: «теперь я завтракаю с отцом Паркинсоном, хожу в церковь св. Алоисиуса, веду душеспасительные религиозные беседы... и, возможно, перейду на каникулах в лоно Римско- католической церкви» [7, с. 32].
Уайльд напряженно раздумывает о своей ответственности в случае принятия положительного решения, но останавливают его чисто мирские соблазны и искушения - сребролюбие и тщеславие: «Если бы я мог надеяться, что католическая вера пробудит во мне некоторую серьезность и чистоту, я перешел бы в нее хотя бы ради удовольствия, даже не имея на то более веских причин. Но надежда на это невелика, а перейти в католичество - значит отринуть и принести в жертву два моих великих божества - Деньги и Честолюбие. И вместе с тем я бываю подчас так несчастен, подавлен и неспокоен. Что в каком-нибудь отчаянно тоскливом настроении буду искать прибежища у Римско-католической церкви, которая просто зачаровывает меня своею прелестью» [7, с. 32].
Со своим преподавателем-наставником Уайльд часто беседует на богословские темы. Но уже переехав в Лондон после возвращения из Америки в 1882 году, Уайльд целиком погружается в атмосферу художественного мира: читает лекции об искусстве, строит планы о написании пьес, пишет прозовые и стихотворные произведения, полемизирует со своими друзьями о роли художника в социуме. Вопросы религии отходят хорошо, если на второй план, и то в аспекте интерпретаций и модификаций (вспомним пьесу «Саломея»). А однажды в одном из своих писем, отмечая, что делит книги на три категории: те, которые следует прочесть, которые следует перечитывать и которые не следует читать вовсе, он даже причисляет сочинения всех отцов церкви, за исключением, правда, св. Августина.
Совершенно меняется отношение писателя к христианской религии после проигранного им судебного процесса и осуждения на каторжные работы в течение двух лет. Потеря честного имени в обществе, конфискация имущества, лишение родительских прав, а главное - невозможность творить, - все это является причиной психологического надлома, который приводит к утрате способности писать. Уайльд мучительно анализирует причины своей трагедии и, наконец, осознает их в собственном личном эгоизме, намерении отмежеваться от реальной жизни. Вот что он пишет в своей исповеди: «Я помню, как сказал одному из