своих друзей, когда мы были в Оксфорде, - что мне хочется отведать всех плодов от всех деревьев сада, которому имя - мир, и что с этой страстью в душе я выхожу навстречу миру. Таким я и вышел в мир, так я и жил. Единственной моей ошибкой было то, что я всецело обратился к деревьям той стороны сада, которая казалась залитой золотом солнца, и отвернулся от другой стороны, стараясь избежать ее теней и сумрака» [6, с. 208]. Или в другом месте: «Я шел тропой удовольствий под пение флейт. Я питался сотовым медом. Но жить так постоянно - было бы заблуждением, это обеднило бы меня. Мне нужно было идти дальше. В другой половине сада меня ждали иные тайны. И, конечно, все это было предсказано, предначертано в моем творчестве» [6, с. 209].
Фактически, эти слова являются приговором самой сущности эстетизма, ставящего искусство над жизнью и опровержением еще недавнего его высказывания о том, что жизнь копирует искусство. В душе художника наступает умиротворение только тогда, когда он понимает, что причина всех его несчастий он сам: «Я увидел, что мне остается только одно - со всем примириться. И с тех пор я стал счастливее. Ведь я постиг собственную душу, прикоснулся к самой ее высшей сути... Когда прикасаешься к собственной душе. Становишься простым, как дитя, - таким, как заповедал Христос» [6, с. 214].
В душе писателя происходит окончательный перелом, после которого наступает смирение: «Теперь я вижу, что Страдание - наивысшее из чувств, доступных человеку, - является одновременно предметом и признаком поистине великого Искусства» [6, с. 205], «Страдание - высшая ступень совершенства, высший символ этого и в жизни, и в Искусстве... Порой мне кажется, что Страдание - единственная истина... но из Страдания создана Вселенная, а дети и звезды рождаются в муках... Тайна жизни - в страдании» [6, с. 205].
В связи с этим вспомним Послание к Римлянам святого апостола Павла, в котором он призывает к смирению. Совершенно очевидно, что Уайльд хорошо знал Евангелие, но знать и понимать, как оказалось, не одно и то же. Еще сложнее - исполнять. Истинное осознание приходит в дни испытаний: «...от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда...» [1, с. 260], «...кратковременное ... страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу. Когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно» [1, с. 298] - пишет апостол во втором послании к Коринфянам: «...утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы...». Способность испытывать боль есть единственный способ проникнуть в тайну мироздания, утверждает Уайльд: «На того, кто возмутился душой, не снизойдет благодать, если употреблять выражение, которое церковники так любят, - и любят вполне справедливо, - добавлю я, - потому что в их жизни и в Искусстве возмущение замыкает слух души, и небесные звуки не достигают ее» [6, с. 208].
Когда мирские соблазны становятся недоступны, у писателя происходит полная переоценка ценностей, он находит главный смысл жизни любого человека, не только художника, этот смысл - жизнь духа. Кажется, что и искусство, не наполненное смыслом духовности, проповедующее отсутствие морали, становится для него бесполезным: «Когда мы вступаем в жизнь, сладкое сладостно для нас, а горькое - огорчительно, и мы неизбежно устремляем все свои желания к наслаждению и мечтаем не только «месяц или два питаться медом сот», а во всю жизнь не знать иной пищи, - не понимая, что тем временем, быть может, душа наша истаевает от голода» [6, с. 206]. В этом, как будто горьком, признании так и слышатся слова Христа о том, что нет смысла в приобретении всего мира взамен погибели собственной души. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут» [1, с. 12].
Снова и снова в ситуации возникновения такой диллемы, каждый делает свой выбор, компромисс здесь невозможен: «Никто не может служить двум господам... <...> ...Не можете служить Богу и маммоне», цитирует евангелист Матфей слова Иисуса [1, с. 13]. Апостол Павел добавляет в Первом послании к Коринфянам, утверждая единственный путь в жизни человека «благоразумного»: «...ревнуйте о дарах духовных...» [1, с. 289]. В какой-то степени становится это девизом и самого Уайльда. Будучи более чем ограниченным в средствах в условиях заключения, он пишет друзьям о счастье, которое он испытывает, смысл которого он наконец понял - жизнь духа. Отрешенность от мира материальных вещей, о чем сама мысль показалась бы дикой в дни триумфа, становится для Уайльда необходимым условием плодотворной жизни художника: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут... но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них... Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем...» [1, с. 12].
Совершенство личности Иисуса Христа раскрывается перед писателем с