Итак, чтобы понять текст, интерпретатор, спрашивая, должен реконструировать вопрос и его горизонт, в смысловых границах которого дан ответ. Смысл текста неизбежно выходит за пределы его содержания. Поскольку вероятность совпадения субъективного и объективного в историческом процессе не даёт оснований возвести его в теоретический принцип, задачей понимания является освоение смысла самого текста, "дела" и лишь во вторую очередь - авторского замысла. Необходимо отличать вопросы, на которые текст должен был дать ответ, от тех, на которые он действительно отвечает.

Как полагает О.М. Медушевская, перенос Гадамером процедуры воспроизведения намерений автора текста, историко-культурного контекста в котором он находился, на периферию внимания интерпретатора позволяет заключить, что философская герменевтика, в отличие от методологии источниковедения, не признаёт чужой одушевлённости. Но именно принцип "единства чужого сознания", обоснованный А.С. Лаппо-Данилевским, является основным для герменевтического искусства понимать чужую речь. Игнорируя его, историк лишает себя важного источника информации и рискует приписать тексту несвойственный ему смысл. Более того, под вопросом оказывается сама возможность исторического познания, диалогичного по своей сути, поскольку для его осуществления необходимо методологическое разграничение позиций двух субъектов - автора источника и историка [15.-С.76,123-124,141].

Такой вывод в конечном счёте обусловлен концептуальными положениями гуманитарного познания А.С. Лаппо-Данилевского. В его "Методологии истории" утверждается, что условием интерпретации исторического источника является единообразие психической природы человека. Историк должен стремиться понять источник также, как его творец и даже лучше. Реконструировав чужую одушевлённость, её замысел, он обретает критерий, с помощью которого не допустит произвола в истолковании содержания источника [16.-С.410-419].

Учитывая заметное влияние творчества выдающегося русского историка на современное теоретическое источниковедение, считаю актуальной проблему анализа его концепции с позиции философской герменевтики Гадамера. Полагаю, его критика герменевтики XIX в. заставит пересмотреть методологические разработки А.С. Лаппо-Данилевского. Однако нужно предупредить, для философского стиля Гадамера категоричность не характерна. Строгим, застывшим формулировкам он предпочитает постоянное, по мере развёртывания сюжета, возвращение к ранее высказанному, уточняя, углубляя его смысл. Причём систематизировать, свести все дополнения к единому знаменателю едва ли возможно. К тому же нельзя упускать из виду аргументы его оппонентов, с которыми явно или не явно Гадамер ведёт полемику. Так, романтическая герменевтика, В. Дильтей полагали, что историческое понимание может иметь объективный характер, а залогом его являются смысл, вложенный автором в текст и социокультурные обстоятельства, повлиявшие на творческий процесс. Их воспроизведение гарантирует объективность понимания. Для достижения поставленной цели интерпретатор должен как можно полнее отождествить себя с творцом источника, вжиться в ситуацию его существования [14.-С.136]. В данном методическом требовании Гадамер усматривает желание следовать научному идеалу естествознания, согласно которому мы понимаем лишь тогда, когда в состоянии искусственно воспроизвести изучаемое явление. По его мнению, попытка свести герменевтическую задачу к восстановлению замысла автора "неуместна", исследователь не должен довольствоваться ею [9.-С.438-439; 8.-С.264]. Тем не менее, это не означает, что философ с порога отвергает методическую рекомендацию понять прошлое, заняв позицию автора источника. Он рассматривает её как существенную вспомогательную операцию, ибо невозможно "уклониться от продумывания и выдвижения на уровень открытости вопроса того, что для данного автора было несомненным и потому осталось им не продуманным". Следовательно, нет и намерения "распахивать двери для произвола интерпретатора", [9.-С.440], отказываясь от важного нормативного принципа. Однако для "перенесения" себя в прошлое, чтобы "вжиться" в роль автора источника, историк должен обладать историческим горизонтом, противопоставить свои взгляды чужим. Привнесение в историческую ситуацию своего бытия и означает поставить историка на место автора. В процессе понимания их горизонты сливаются, образуя общий, не совпадающий с каждым из слившихся. Другими словами, осмысление предания опосредуется современностью, поэтому является и репродуктивным, и продуктивным. Оно нацелено на достижение взаимопонимания на основе общности представлений о сути "дела", высказанного в тексте, а не путём проникновения историка в душу автора источника [17.-С.139].

Если верно, что реставрация исторической ситуации, в которой было создано произведение, и авторского замысла является предпосылкой подлинного постижения его значения, то понимание ни что иное, как восстановление изначального. Но тогда, спрашивает

Гадамер, действительно ли будет полученный результат соответствовать искомому, той цели, ради которой историк предпринял исследование? Рассуждая далее, он обращает внимание на то обстоятельство, что текст - реальность, обретшая своё первое значение благодаря его создателю. Однако существуя в традиции, он затрагивает нас, обращаясь с вопросом. В начавшемся разговоре присутствуют не только восстановление первоначального смысла произведения, но и усилие расслышать то, что нам говорят. Возникает потребность переосмыслить ситуацию, в которой находимся мы сами. При этом, как отмечалось, постижение сказанного руководствуется господствующим над нами предвосхищением смысла, подлежащим коррекции, если этого требует текст. Следовательно, смысл последнего необъясним, если исходить только из той среды, в которой творил автор и находились его первые читатели, во всяком случае, этим он не исчерпывается [9.-С.345,350-351,460]. Реконструкция авторского замысла позволяет высказанному в тексте обрести свою определённость и способность впервые "действительно быть сказанным". Но всё это относится не к автору, а к содержанию произведения [9.-С.565].

Предание, находясь в потоке исторического свершения, постоянно обогащается новыми значениями и в этом смысле неисчерпаемо. Оно не растворяется в новых аспектах, теряя свою идентичность, напротив, сохраняется в каждой разновидности проявления своей сущности. Вот почему для правильного