Итак, понять текст - значит конкретизировать его смысл, применить к ситуации понимающего сознания. Важно при этом осознавать, "всякий текст, хотя его всегда можно понять иначе, остаётся тем же самым текстом, лишь раскрывающимся нам по-разному. Тем самым ни в малейшей мере не релятивизируется притязание на истинность, выдвигаемое истолкованием, ..." [9.-С.463]. Само многообразие "подобных мировидений вовсе не означает релятивацию "мира". Скорее то, что есть мир, неотделимо от тех "видов", в которых он является" [9.-С.518]. Целостная и развивающаяся картина мира, основанная на преемственности и изменчивости, в конечном счёте представляет собой единство в многообразии.

Как видно, Гадамер не уходил от трудных вопросов, а настойчиво искал пути усиления своей позиции. По всей видимости, любая концепция, нацеленная на преодоление субъект- объектной дихотомии, просто обречена искать защиту от обвинений в релятивизме. И одно из самых серьёзных принадлежит П.П. Гайденко. По её мнению, в гадамеровской философии языка последний синоним бытия, времени, историчности, сущность которого раскрывается в игре, поскольку имеет цель в самом себе. Язык есть игра, именно он, а не говорящий, является субъектом речи. Слово языка "играет" смыслами, принципиально неоднозначно. Понятие истины связанное с понятием игры, ведёт к полному релятивизму [21.-С.443].

Вновь, как в предшествующих случаях, считаю необходимым уточнить предмет обсуждения, предложив альтернативное прочтение гадамеровской характеристики понимания как игры.

Познание мыслится Гадамером не столько как деятельность субъекта, сколько как составная самого бытия. Первичным является момент связи. Понимание включено в свершение предания - языковую коммуникацию, диалог историка с преданием. "Свершение" также означает игру - само-разыгрывание содержания предания, развёртывание его новых смыслов благодаря изменяющимся историческим условиям и возможностям восприятия. Происходящее в нём непрерывное опосредование прошлого и современного делает исторически подвижным как свершение, так и само понимание. Чем подлиннее беседа, тем в меньшей степени она зависит от воли собеседников. Историк, как в игре, не просто противостоит своему предмету, а оказывается втянутым и ведомым движением исторической жизни [9.-С.534,536,581]. Он ставит на кон свои предмнения. Невозможно превратить предание в противоположенный нам предмет, подходить к нему, оставаясь свободным от него, устраняя из связи с ним все субъективные моменты. Заранее неизвестно, что в результате разговора будет выяснено.

Но всё-таки, где гарантия того, что мы правильно понимаем предание, если каждый раз, в новых исторических условиях, смотрим на него с иных позиций? Ответ на поставленный вопрос Гадамер старается найти в анализе онтологии произведения искусства. Оно сопоставимо с игрой: "его собственное бытие неотделимо от его представления, а в представлении выявляются единство и тождество структуры" [9.-С.169]. Представление всегда иное, однако отсюда не следует, что первая интерпретация истинна, а последующие приблизительны. Все они исходны самому произведению, приобретающему в них свои новые значения, смыслы. Движение истолкования и понимания диалектично, спекулятивно, то есть представляет собой отношение отражения. Отражение не является самой вещью, но позволяет явиться её сущности. Отражаться друг в друге - значит постоянно меняться местами, причём отражение существенно связано с отображаемым. Таким образом, представление подчиняется "критерию правильности" на основании содержащегося в нём указания на структуру произведения искусства. Иначе говоря, содержание предания служит мерой понимания, а всякое новое его условие есть один из "видов" опыта, в котором являет себя его сущность - "дело". Значит догматично утверждение о наличии в предании "смысла в себе". Нет устойчивого, в-себе-сущего предмета, который в качестве такового опознаёт субъект в результате своей методической активности. В действительности историческое сознание включает в себя прошлое и настоящие, происходит постоянное "приращивание" смысла предания. Быть "одним и тем же и всё-таки иным" [9.-С.169,546-549] - вот подлинная суть содержания предания. Поскольку мы, понимающие, как в игре, "втянуты в свершение истины" [9.-С.566], процесс познания уже нельзя представить как отношение субъекта и неизменно данного ему "предмета", из которого научными методами добывается знание. Он есть деяние самого "дела", охватывающее говорящих, не противопоставленных, а связанных друг с другом. Метод здесь не просто форма познания, нечто применённое к предмету и чуждое по отношению к нему действие. Это лишь внешняя сторона герменевтического опыта, требующая от интерпретатора методической дисциплины по отношению к самому себе. Мыслить означает "развернуть дело в его собственной последовательности" [9.-С.536], и значит, истинный метод должен отвечать имманентной логике развития предмета. Однако использование только научных методов ещё недостаточно, чтобы гарантировать истину, поскольку в познании участвует наше бытие. Оно ставит границу методу, но не науке, так как то, "чего не способен достичь инструмент метода, должно и может быть достигнуто дисциплиной спрашивания и исследования, обеспечивающей истину" [9.-С.566].

Конечно, дискуссия вокруг концепции Гадамера не может быть исчерпана в рамках одной статьи. Автору хотелось прояснить позиции сторон, способствовать самостоятельному продумыванию философской герменевтики. И если у читателя возникнет желание обратиться к работам Гадамера, то я буду считать свою цель достигнутой. Остаётся только добавить, что исходя из современной эпистемологической ситуации в гуманитарных науках, значение философской герменевтики актуализируется благодаря тому, что она воспитывает ответственность перед традицией, учит не спешить сказать новое слово: "не