Дмитрий Дмитриевич рисуется Чеховым как ординарный, хорошо обеспеченный человек. По образования он филолог, собирался когда-то петь в частной опере, но потом, видимо, "остепенился", пошел служить в банк и теперь имеет в Москве два дома. Его жизнь была ничем не примечательной жизнью сытого, здорового, обеспеченного человека, не затрудняющего себя философскими размышлениями о смысле человеческого бытия. Он характеризовался как человек, который хорошо понимает истинную цену своей жизни, но не имеет склонности к иной, более возвышенной. В Ялте Чурова восхитили прекрасные пейзажи, яркая, величественная природа. Однако, наслаждаясь всем этим, Чуров "сознавал, что эти впечатления ему ни к чему, совсем не нужны, так как его жизнь не была ни прекрасной, ни величавой, и не было желания, чтобы она когда-нибудь стала такою." Бердников Г. – А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. – М.: Худ. литература., 1989. – С. 403 Позже Чехов снял эти строки, и от этого характер Чурова получился более цельным. Стало ясно, что это всего лишь один из многих привилегированных жителей хлебосольной Москвы, некоторыми чертами своего характера напоминающего не столько воинствующего обывателя, сколько добродушнейшего и беспечнейшего Стиву Облонского. Тем неожиданнее, тем выразительнее было его духовное пробуждение под влиянием его чувства любви.

Росла и крепла любовь к Анне Сергеевне, но он ни с кем не мог поделиться обуревавшими его чувствами. А однажды, когда всё же попытался это сделать, понял, что сделал это зря, что его никто не поймёт, и, осознав эту жестокую, возмутившею его правду, он увидел, что вынужден жить двойной жизнью, тая от окружающих не только свою связь с Анной Сергеевной, свои свидания с ней, но и нечто более важное - всю свою истинно человеческую жизнь. Постепенно всё так и сложилось. "У него, - рассказывает Чехов, - были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условий правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая - протекавшая тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может случайному, всё, что было для него важно, интересно, необходимо, и чем он был искренен и не обманывал себя что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его "низшая раса", хождение с женой на юбилеи, - всё это было явно. И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь." Теплинский М. Изучение творчества Чехова А.П. в школе

Задача, с которой столкнулся Чуров, была действительно трудной. Сознавали они это с Анной Сергеевной до конца или нет, когда искали какой-то выход, но им нужна была не только совместная жизнь, но жизнь новая, непохожая не ту, что окружали их всюду - в равной степени в Москве и в городе С. Вот почему так мучительны были думы Чурова.

"И казалось, что ещё немного, - и решение будет найдено, и тогда начнётся новая прекрасная жизнь." Чехов А. Избранные произведения: в 2-х томах. – М., 1986

Что же произошло в конечном счете с Чуровым? Как видим, из счастливого, довольного, беззаботного москвича, умевшего пользоваться радостями жизни, он превратился в глубоко неудовлетворенного человека, вставшего перед трагически неразрешимыми для него вопросами. С точки зрения обывательской, житейской, все это должно было быть признано бедствием, божьим наказанием. Но не так смотрит на судьбу своих героев Чехов. С его точки зрения, утратив свою безмятежность, Дмитрий Дмитриевич стал не беднее, а богаче. Настоящая, большая любовь очеловечила его, пробудила в нём наконец то духовное богатство, которое чувствовали в нём женщины, но не могли вызвать к жизни. Однако, действительность, в которой живёт Чуров, такова, что обретённое духовное богатство не приносило ему радости. Как относится к этому Чехов? Если бы он не признавал права своих героев на счастье, настоящее, достойное их счастье, то, видимо, не было бы в рассказе никакой драмы. Между тем Чехов рисует именно драму, драму обездоленности, бесприютности человека, сбросившего с себя обывательское забытье.

Таким образом, отношение Чехова к вопросу о праве человека не счастье осталось тем же, что и в восьмидесятые годы.

Но представление о счастье, о том, что является помехой истинному счастью, существенно изменилось. Чехов приходит к парадоксальному на первый взгляд отрицанию личного счастья, но это отрицание, как оказывается, означало не пренебрежение к радостям человеческого бытия, а борьбу против обывательской успокоенности, утверждение святости истинно человеческих чувств, усилении критики социального строя, новое, может быть наиболее неопровержимое, доказательство, что жить дальше так действительно невозможно, что нужна иная жизнь, когда человек мог бы