Давыд осуществил свое намерение. Он привозит Василька во Вла-димир, «акы некак улов уловив». И в этом сравнении звучит мораль-ное осуждение преступления, совершенного братом.

В отличие от агиографического повествопаиия Василий не морали-52 зирует по этому поводу, не приводит библейских сопоставлений и

цитат. От повествования о судьбе Василька он переходит к рассказу о том, как это преступление отражается на судьбах Русской земли, и теперь главное место отводится фигуре Владимира Мономаха. Имен-но в нем воплощается идеал князя — «доброго страдальца за Русскую землю». Гиперболически передает Василий чувства князя, узнавше-го об ослеплении Василька. Мономах «ужасеся и восплакав и рече: «Сего не бывало есть в Русьскей земьли ни при дедех наших, ни при отцих наших сякого зла». Он стремится мирно «поправить» это зло, чтобы не допустить гибели земли Русской. Молят Владимира и «кия-не» «творить мир» и «блюсти землю Русскую», и расплакавшийся Владимир говорит: «Поистине отци наши и деди наши зблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити». Однако затем характеристика Мо-номаха начинает приобретать агиографический характер. Подчерки-вается его послушание отцу и своей мачехе, а также почитание им митрополита, сапа святительского и особенно «чернеческого».

Следует обратить внимание, что художественным лейтмотивом повести являются противопоставленные друг другу символические образы— «крест» и «нож».

«Крест» — «крестное целование» — символ княжеского братолю-бия и единомыслия, скрепленных клятвой. «Да аще кто отселе на кого будеть, то на того будем вси и крест честный», — этой клятвой скреп-ляют князья свой договор в Любече. Василько не верит в коварство братьев: «Како мя хотять яти? оногды целовали крест, рекуще: аще кто на кого будеть, то на того будеть крест и мы вси». Владимир Мо-номах заключает мир со Святополком «целовавше крест межю собою». Василько, отмщая свою обиду Давыду, поднимает «крест честный».

«Нож» в «Повести об ослеплении Василька» не только оружие конкретного преступления — ослепления Василька, но и символ кня-жеских распрей, усобиц, «...оже ввержен в ны ножь!» — воклицает Мономах, узнав о страшном злодеянии. Затем эти же слова повторяют послы, направленные к Святополку: «Что се зло створил еси в Русь-стей земли и ввергл еси ножь в ны?»

Таким образом, «Повесть об ослеплении Василька Теребовльско-го» резко осуждает нарушение князьями своих договорных обяза-тельств, приводящих к страшным кровавым преступлениям, прино-сящим зло всей Русской земле.

Включая в летопись сообщения о военных походах князей, лето-писцы или ограничиваются простой констатацией факта («в лета... такое-то «иде князь» такой-то «на болгар, ятвягов» и т.п.), или дают описание отдельных сражений, используя для этого ряд характерных стилистических формул. Эти лаконичные, но весьма емкие по содер-жанию словосочетания приобрели большую устойчивость, отражая характерные особенности тактики ведения боя и военной техники того времени !.

Битва обычно происходила утром, на рассвете, начиналась она со сближения полков: «... и солнцу восходящу соступишася обои пол-ны». Далее сразу же давалась характеристика самого сражения:* «...и бысть сеча зла и ужасна» или «...и бысть сеча зла и губитель-на». Затем изображался звон оружия, треск ломающихся копий, шум сражения не давал возможности людям слышать друг друга: «И от копейного ломления и мечного сечения нельзя бе слышати друг дру-га». Решающее значение имела рукопашная схватка, которая онисы-

валась следующим образом: «...и за руки емлющеся сечахуся». В гиперболических размерах изображались потоки крови, текущие подобно рекам «яко по удольем крови тещи», горы трупов, лежащих на поле брани. Наконец, сражение оканчивалось победой—«...и вда-ша противные плещи своя». Бегущих преследовали: «ових живыми яша» (брали в плен), «ових посекаша». В целом картина боя выгля-дела так:

«Бе же пяток тогда, въсходящю солнцю, и сступишася обои, бысть Єеча зла, яка же не была в Руси, и за рукы емлюче сечахуся, и сступашася трижды, яко по удольемь крови тещи» (1019 г. битва Ярослава со Святополком). Подобные описания сра-жений нередки в «Повести временных лет». Они свидетельствуют о возникновении во второй половине XI— начале XII в. жанра воин-ской исторической повести, посвященной описанию походов и сра-жений.

Составители «Повести временных лет» включали в ее состав так-[" же произведения агиографические: христианскую легенду, мучени-ческое житие (сказание о двух варягах-мучениках), сказание об ос-новании Киево-Печерского монастыря в 1051 г., о кончине его игу-мена Феодосия Печерского в 1074 г. и ряд сказаний о черноризцах печерских. Кроме того, летописцы использовали стилистические приемы агиографии при характеристике нравственного облика князей. Летопись возвеличивала подвиги основателей Киево-Печерского монастыря, который был «поставлен» ни «от царей, и от бояр, и от богатства», а «слезами, и пощением, и бдением» Антония и Феодосия печерских. Под 1074 г. вслед за рассказом о преставлении Феодосия летописец повествует о печерских чернецах, которые «яко светила в Руси сьяють». Прославляя христианские добродетели печерских иноков, прорицателя Еремея, прозорливого Матвея и черноризца Исакия, летопись в то же время отмечает и отдельные теневые сторо-ны монастырского быта. Попытка некоторых монахов покинуть печерскую обитель и вернуться «в мир» отмечена в рассказе об Еремее.

Рассказ о Матвее прозорливом в сказочной форме показывает, что длинная церковная служба утомляет