брак: оба обнаруживают неведение сути брака. И в самом деле, если от всей

эротики века, о которой столько говорено, оставить лишь то, что не

связано исключительно с Я, т.е. все те ситуации, где каждый для другого

вовсе не присутствует истинно и вовсе не присутствует в воображении, но

через другого лишь услаждает самого себя, - что же тогда останется?

Истинная общественная и истинная личная жизнь это две формы единения. Для

того чтобы они возникли и сохранялись, нужны чувства (изменчивое,

изменяющееся содержание), нужны учреждения (постоянная форма), но оба

они, вместе взятые, еще не созидают человеческую жизнь; созидает же ее

третье - центральное присутствие Ты; или, чтобы это правильнее выразить:

центральное Ты, воспринимаемое в настоящем.

* * *

ОСНОВНОЕ СЛОВО Я-ОНО не есть зло, как не есть зло материя. Оно есть

зло, как материя, когда она дерзает объявить себя Сущим. Когда человек

отдает себя во власть этого основного слова, его захлестывает непрестанно

растущий мир Оно, его собственное Я утрачивает реальность, и тогда злой

дух, витающий над ним, и призрак, обитающий в нем, начинают шептать друг

другу признания в своей не-спасенности.

* * *

- НО РАЗВЕ общественная жизнь человека не погружена с необходимостью в мир

Оно? Две сферы этой жизни - экономика и политика - мыслимы ли они на иной

основе, чем сознательный отказ от всякой "непосредственности", упорное и

решительное неприятие всякого "чужого", не из самой этой области

проистекающего стремления? И это познающее и утилизирующее Я, которое

властвует здесь, - утилизирующее накопленные блага и труд в экономике,

утилизирующее мнения и устремления в политике, - разве не его

безграничным могуществом как раз и обусловлена прочная и обширная

структура великих "объективных" образований в этих сферах? Да,

организующее могущество ведущего государственного деятеля, ведущего

хозяйственника - разве не связано оно как раз с тем, что он рассматривает

людей, с которыми имеет дело, не как носителей непознаваемого Ты, а как

источники труда и устремлений, чьи специфические возможности подлежат

оценке и использованию? Разве не обрушился бы на него его мир, если бы он

попытался, вместо того чтобы складывать Он+Он+Он в Оно, искать сумму Ты и

Ты и Ты, которая никогда не даст ничего другого, как снова Ты? Разве не

значило бы это променять формирующее мастерство на кустарный дилетантизм;

светлый, мощный разум - на туманную мечтательность? И если мы переведем

взгляд с ведущих на ведомых: разве само развитие характера современного

труда и характера современной собственности не стерло почти все следы

жизни в противостоянии, все следы истинного отношения? Было бы абсурдом

желать приостановить это развитие - и если бы удалось абсурдное, тотчас

же был бы разрушен сложнейший аппарат этой цивилизации, а ведь лишь он

делает возможной жизнь непомерно разросшегося человечества.

- Говорящий, ты говоришь слишком поздно. Только что еще ты мог верить в

свои слова, сейчас ты уже этого не можешь более. Ибо мгновение тому назад

ты, как и я, увидел, что государством уже не управляют; кочегары еще

подбрасывают уголь, но машинисты лишь по видимости еще правят бешено

мчащимися машинами. И в этом движении, пока ты говоришь, ты, как и я,

способен расслышать непривычный гул, который начинает издавать рычажный

аппарат экономии; мастера высокомерно и успокаивающе улыбаются тебе, но

смерть уже поселилась в их сердцах. Они говорят тебе, что приспосабливают

механизм к обстоятельствам; однако ты замечаешь, что отныне они могут

разве что сами приспосабливаться к механизму - и то лишь до тех пор, пока

он это позволяет. Их ораторы поучают тебя, что экономика унаследует

государство; ты знаешь, что наследовать нечего, кроме тирании буйно

разрастающегося Оно, под игом которой Я, все менее способное властвовать,

все еще воображает себя повелителем.

Общественная жизнь человека так же мало, как и он сам, может обойтись без

мира Оно, в то время как присутствие Ты витает над этим миром, как дух

над водами. Воля человека к извлечению пользы и воля к могуществу

действуют естественно и законно до тех пор, пока они сопутствуют

человеческой воле к отношению, пока они движимы ею. Не существует дурных

побуждений, пока побуждения не отрываются от бытия; связанный с бытием и

определяемый им импульс - это плазма общественной жизни, но изолированный

импульс - это ее деградация. Экономика - обиталище воли к извлечению

пользы и государство - обиталище воли к могуществу до тех пор участвуют в

жизни, пока они участвуют в духе. Когда они отрекаются от него - они

отрекаются от жизни; и пока она покончит со своими делами, еще добрую

толику времени нам кажется, что мы наблюдаем движение живой структуры -

там, где уже давно движется бездушный механизм. И привнесение некоторой

доли непосредственности тут ничему, по существу, не поможет; ослабление

жестокости структуры экономики или структуры государства не может

компенсировать то, что уже не находится под главенством духа, говорящего

Ты; никакое возбуждение периферии не может заменить собой живого

отношения к центру. Общественные структуры черпают свою жизненность от

изобильной силы, реализующей подлинное отношение, которая пронизывает ее,

определяя ее телесную форму, т. е. от силы в духе. Государственный

деятель или экономист, повинующийся духу, - не дилетант; он хорошо знает,

что не может относиться к людям, с которыми ему приходится иметь дело,

просто как к носителям Ты, - это разрушило бы его труд; но он все же

отваживается делать это, правда лишь в некоторых пределах, которые

поставит ему дух; и дух ставит ему пределы; и рискованное предприятие,

которое взорвало бы отчужденную структуру, удается в структуре, осиянной

присутствием Ты. Он не фантазирует: он служит истине, которая, будучи

несравненно выше разума, не отвергает его, но объемлет и вмещает в себя.

Он делает в общественной жизни то же самое, что в личной - человек,

который ясно