в ком Ты нуждаешься". Что отличает жертву и молитву от всяческой магии?

Магия хочет воздействовать, не вступая в отношение, и упражняет свое

мастерство в пустоте; молитва же и жертвоприношение являются "пред Лик"

во исполнение святого основного слова, которое отличает взаимность. Они

произносят Ты и слышат ответ.

Стремиться понимать чистое отношение как зависимость - значит стремиться

лишить реальности одного из его носителей, а тем самым и само отношение.

* * *

МЫ ПРИДЕМ К ТОМУ ЖЕ, если взять за отправную противоположную точку зрения

и считать существенным элементом религиозного акта погружение в себя

(путем ли освобождения себя от всего, что связано с Я, или же путем

восприятия себя как единой мыслящей сущности). Первый подход

подразумевает, что Бог входит в существо, освобожденное от Я, или оно

растворяется в Боге; второй что оно находится непосредственно в самом

себе как в Божественном Едином; первый, следовательно, подразумевает, что

в некий высший момент Ты-речь прекращается, так как больше нет дуализма,

второй - что Ты-речи на самом деле вообще не существует, так как нет

дуализма по сути; первый подход - вера в объединение, второй в

идентичность человеческого и Божественного. Оба устремлены к

трансцендентному, по ту сторону Я и Ты, первый - к возникающему в

экстазе, второй - к существующему и раскрывающему себя в самосозерцании

мыслящего субъекта.

Оба они уничтожают отношение: первый - как бы динамически: Ты поглощает

Я, и теперь это уже не Ты, а Единственно-Сущее; второе - как бы

статически: Я, растворившееся в Себе осознает себя как Единственно-Сущее.

Если доктрина зависимости считает Я (одну из опор мирового свода -

чистого отношения) настолько слабым, что его несущей способности уже

нельзя больше доверять, то одна из доктрин погружения заставляет этот

свод исчезнуть в ее завершении, другая относится к нему как к иллюзии,

которую следует преодолеть.

Доктрины погружения ссылаются на известные словесные формулы

самоотождествления; одна - прежде всего на Иоанново "Я и Отец суть одно",

другая - на поучение Шандильи: "Всеобъемлющее - это мое Я в глубине моего

сердца"*.

----------------------

* См.: Чхандогья Упанишад, 3.14.4 - Прим. ред.

Пути, указуемые этими формулами, противоположны друг другу. Первая берет

свое начало (после подземного вызревания) в жизни мистической личности и

развивается в учение; вторая зарождается как учение и выливается в

мистическую жизнь личности. На каждом из этих направлений меняется сам

характер формулы. Христос Иоанновой традиции - однажды ставшее плотью

слово - ведет к экхартовскому Христу, которого Бог постоянно порождает в

человеческой душе. Формула коронации Себя в Упанишадах: "Что реально -

это Я Сам, а Ты - это Я Сам" - ведет - гораздо более прямо - к

буддистской формуле низложения: "Истинно и реально овладеть Собой (и

относящимся к Себе) - невозможно".

Начало и конец каждого пути требуют отдельного рассмотрения.

То, что ссылка на "суть одно" необоснованна, станет очевидным каждому,

кто прочтет непредвзято, часть за частью. Евангелие от Иоанна. Это

подлинно Евангелие чистого отношения. Здесь более истинное, чем

знаменитый мистический стих: "Ты - это я и я - это ты". Отец и сын,

равносущие, мы позволим себе сказать - Бог и человек; равносущие -

неразделимо-реальные Двое, два носителя первичного отношения, которое от

Бога к человеку означает призыв и повеление, от человека к Богу

созерцание и приятие, между обоими оно означает понимание и любовь. В

этом отношении сын, хотя Отец живет и действует в нем, склоняется перед

"превосходящим" и молится ему. Все новейшие попытки истолковать

по-другому эту изначальную реальность диалога - истолковать как

взаимосвязь Я с самим собой или как событие, вмещающееся в

самодостаточной внутренней жизни человека, тщетны: все они относятся к

безнадежной истории уничтожения реальности.

- А мистика? Она рассказывает, как переживают единство без раздвоения.

Допустимо ли подвергать сомнению правдивость ее рассказа?

- Я знаю не один, а два случая, когда уже не ощущают раздвоения. Мистика

путает их в своих речах; и я это сделал однажды.

Первый - когда душа становится единой. Это происходит не между человеком

и Богом, но в человеке. Силы сосредоточиваются в центре, все, что хочет

отвлечь их, преодолевается, существо одиноко пребывает в самом себе и

ликует, как говорит Парацельс, в своей экзальтации. Это решающий момент

для человека. Без него человек непригоден к работе души. В этот момент в

сокровенной глубине его существа решается: это передышка или чаемое

завершение. Человек может, сосредоточивши в единство, выйти на встречу,

теперь впервые вполне доступную, на встречу с тайной и спасением. Но он

может также, вкусив блаженство сосредоточенности, отказаться от высшего

долга и вернуться в распыленность. Все на нашем пути влечет за собой

принятие решения: целенаправленного или смутно осознаваемого, наконец,

совершенно непостижимого; в сокровенной глубине нашего существа коренится

извечно таинственное и судьбоносное решение.

Второй - вытекает из непостижимой особенности самого акта отношения - в

нем двое кажутся одним: "Когда один и один объединены, обнаженность

излучается в обнаженность". Я и Ты тонут, человеческое, только что еще

противостоявшее Божественному, поглощается Им - все заполняют

прославление, обожествление, единство бытия. Но когда человек,

просветленный и обессиленный, возвращается в суету земных забот и мудрым

сердцем осознает и то и другое, - не должно ли тогда для него бытие

расщепиться, так что одна часть окажется во власти безнадежности? Чем

поможет моей душе то, что она снова сумеет уйти из этого мира в единство,

раз сам этот мир с необходимостью остается совершенно чуждым единству, -

что толку от всего этого "Божественного упоения" в жизни, разорванной

надвое? Если тот безмерно щедрый небесный миг никак не связан с моим

убогим земным мгновением, - что он тогда для меня, если я должен еще

жить, перед лицом всех опасностей должен жить на земле? Можно поэтому

понять тех учителей, которые отвергают блаженство