полную реальность Ты. И только здесь является непреложной реальностью:

видеть и быть увиденным, узнавать и быть узнанным, любить и быть

любимым.

Это - главные врата, в чье объемлющее пространство ведут двое боковых

врат.

"Если муж всем сердцем вместе со своей женой, тоска по холмам вечным

овевает их".

Отношение к человеку есть прямое подобие отношения к Богу: истинное

обращение получает здесь истинный ответ. Но только в ответе Бога все -

вся вселенная раскрывает себя как язык.

* * *

- НО РАЗВЕ ОДИНОЧЕСТВО не врата также? Разве не осеняет нас иногда - в

самом безмолвном уединении - внезапное постижение? Разве не может общение

с самим собой таинственно трансформироваться в общение с тайной? И разве

не тот лишь, кто не привязан более ни к одному существу, достоин

встретить Сущность? "Приди, Одинокий, к одинокому", - взывает к своему

Богу Симеон Новый Богослов.

- Есть два рода одиночества, смотря по тому, от чего оно отворачивается.

Если одиночеством называется: освободить себя от познающей и использующей

связи с вещами - то оно всегда необходимо, чтобы прийти к акту отношения

вообще, не только высшего. Но если одиночество означает отсутствие

отношения: тот, кто покинут существами, которым он говорил истинное Ты,

тот будет принят Богом, но не тот, кто покинул эти существа. Только тот

попадет к ним в рабство, кто жаждет их использовать; но тот, кто живет в

напряжении Присутствия, вступит в реальное отношение с другими

существами. И только такой человек готов к встрече с Богом. Ибо только он

несет навстречу реальности Бога человеческую реальность.

И опять-таки есть два рода одиночества, смотря по тому, к чему оно

устремляется. Если одиночество - это место очищения, то оно необходимо и

человеку, связанному подлинными отношениями, прежде чем он вступит в

святая святых; оно необходимо ему в промежутках между дерзаниями, между

неизбежными неудачами и восхождениями: так мы устроены. Если же

одиночество - оплот обособления, где человек ведет диалог сам с собой, не

для того чтобы испытать и подготовить себя к тому, что ожидает его, а в

эгоистическом упоении своим душевным строем, тогда перед нами - настоящее

вырождение духа в духовность. Оно может достигнуть последней бездны,

когда самоупоенный воображает, что он имеет Бога в себе и говорит с Ним.

На самом же деле, хотя Бог охватывает нас и обитает в нас, мы никогда не

имеем Его в себе. И мы говорим с Ним лишь тогда, когда всякая речь

умолкает в нас.

* * *

ОДИН СОВРЕМЕННЫЙ ФИЛОСОФ* считает, что каждый человек обязательно верит

либо в Бога, либо в "идолов", т. е. в какое-либо ограниченное благо -

свою нацию, свое искусство, силу, знание, обогащение, "все новое

покорение женщин",- благо, которое для него превратилось в абсолютную

ценность и стало между ним и Богом: нужно лишь объяснить ему условность

этих благ, "разбить" идолов, и извращенный религиозный акт сам собой

вернется к подобающему объекту.

----------------------

* Макс Шелер. - Прим. ред.

Такая концепция исходит из того, что отношение человека к ограниченным

благам, которые он сделал своими идолами, имеет ту же природу, что

отношение к Богу, и отличается только объектом: потому что только тогда

простая подстановка правильного объекта на место ложного могла бы спасти

заблудшего. Но позиция человека по отношению к тому "специфическому

нечто", которое захватило высочайший ценностный трон его жизни и

вытеснило вечность, всегда основана на познании и использовании некоего

Оно, некой вещи, некоего объекта наслаждения. Потому что лишь эта позиция

способна заслонить перспективу Бога - заслонить непроницаемым миром Оно;

говорящее Ты отношение раскрывает ее снова и снова. Кто одержим идолами,

которых он хочет получить, иметь и хранить, кто одержим жаждой обладания,

тому нет иного пути к Богу, кроме обновления, которое означает изменение

не только цели, но и способа движения. Одержимого исцеляют тем, что его

пробуждают и воспитывают для объединения, а не тем, что его одержимость

направляют на Бога. Когда человек остается в состоянии одержимости и

вместо имени демона или какого-то демонически искаженного им существа

станет называть имя Бога, - что это значит? Это значит, что отныне он

кощунствует. Ибо это кощунство, когда человек, затолкав идолов за алтарь,

хочет лежащую на нем, оскверненном, нечестивую жертву принести Богу.

Кто любит женщину и вбирает ее жизнь в свою собственную, чтобы в ней она

достигла своего воплощения, тот в Ты ее очей увидит лучи вечного Ты. Но

кто жаждет лишь "все нового обладания" - может ли он выдать свою страсть

за призрак Вечного?

Кто служит своему народу, не отделяя своей судьбы от его судьбы, и

стремится отдать себя ему, он служит Богу. Но тому, для кого нация -

идол, которому он хочет заставить служить всех (чтобы через национальное

возвеличить самого себя),- разве достаточно внушить отвращение к его

идолу, чтобы он узрел истину?

И наконец, как понять, что человек обращается с деньгами (воплощенным

не-существованием) так, "как если бы это был Бог"? Что общего между

сладострастием стяжательства и накопления - и радостью присутствия

Настоящего? Может ли слуга Маммоны говорить Ты деньгам? И как ему быть с

Богом, если он не умеет говорить Ты? Он не может (служить двум господам,

сначала одному, потом другому; для этого он должен был бы сначала

научиться служить по-другому.

"Обращенный" посредством замещения объекта поклонения имеет теперь дело с

призраком, который он называет Богом. Но Бог, вечно Присутствующий, не

позволяет обладать собой. Горе одержимому, который мнит, что обладает

Богом!

* * *

"РЕЛИГИОЗНЫМ" ЧЕЛОВЕКОМ считают того, кому нет нужды находиться в

каких-либо отношениях с миром и с населяющими его существами, потому что

уровень социального, определяемого извне, у "религиозного" человека

перекрывается другим, определяемым лишь изнутри действующей силой. Однако

в понятии социального объединяют две существенно различные вещи: как

вырастающую из отношения общину, так и скопление