Мережковский был уверен, что сотворение мира Богом оказалось незавершенным; за двумя уже известными человечеству заветами, Отца и Сына, последует третий - Царство Духа. З.Н.Гиппиус заметила, что творчество Мережковского пронизано одной идеей - "Троицы, пришествия Духа и Третьего Царства, или Завета". Теоретические посылки Мережковский подкрепил художественным творчеством, которое пронизал определенными знаками, намеками, пророчествами о царстве Трех, Провозвестниками его, теми, "что за христианством", стояли отринутые человечеством, "спорные", герои, шедшие против традиционного направления исторического развития - Юлиан Отступник, Леонардо да Винчи, Петр I, Павел I, декабристы (выделено мною. - И.Ч.)

Хилиастская концепция Трех Заветов, уходящая корнями в прошлое, формировалась у Мережковского в годы работы над первой трилогией исторических романов. Именно тогда она начала перерастать в цельную историософскую мифологию об эре "Святого Духа" ("Третьего Завета"). Эта мифология объясняла весь исторический путь человечества и предопределяла жанровую номенклатуру его художественных произведений.

Антиномичность свойственна всему наследию Мережковского. Самое правильное объяснение этот факт находит, видимо, в концепциях "полифонического" (по терминологии М.Бахтина) искусства. Ту функцию, которую в произведениях Достоевского выполняют "голоса" антагонистов, сюжетная метафоричность, в исторической прозе Мережковского несут антиномические концепции и идеи, равно как и постоянно возникающие "дискуссии" между разными решениями одних и тех же проблем. И, как правило, эти противоречия не снимаются, а синтез не наступает.

В своих романах Мережковский универсализировал и онтологизировал человеческую историю. Так, в образе Юлиана показан конфликт извечных человеческих начал - язычества и христианства, то есть преклонение перед "плотью", земными удовольствиями, силой, красотой, с одной стороны, и исповедание "духа", аскетизма, самопожертвования - с другой.

О бинарных историко-философских концепциях Мережковского остроумно заметил один из критиков-эмигрантов: "Мысль его движется лишь путем аналогий и противопоставлений, <...> его истина рождается из столкновения слов, а, родившись, она мгновенно укладывается в схему противопоставлений" [23, 418]. За противоречивым собранием антиномий у Мережковского ощущается сильное желание "синтеза", гармонии. Изображение противоречий, непримиримых и жаждущих примирения, становится основным качеством миропонимания писателя. Его символистской мифопоэтике имманентны дуализм, полярность, кругообразность.

Интересно, что о "расколотости", некой антиномичности символа писал и Вяч.И.Иванов: "Раскол был состоянием ущерба и аномалии для обоих разлученных начал <...>. Слово стало только указанием, только намеком, только символом; ибо только такое слово не было ложью <...>. Символы стали тусклыми зарницами, мгновенными пересветами еще далекой и немой грозы, вестями грядущего соединения и взаимно ищущих полюсов единой силы" (выделено мною. - И.Ч.) [9, 140].

О двойственности и расколотости своего поколения, а значит и Мережковского, будет писать А.Белый: "Мы не мы вовсе, а чьи-то тени". Он станет завидовать древнему человеку, который был целостен, гармоничен, ритмичен, "никогда не был разбит <...>. Где теперь цельность жизни, в чем она?". А.Белый будет полагать, что цельность исчезла из жизни его поколения, ее испортили противоположные тенденции развития. Человек погружен в противоречия, как в болотную трясину: "Никогда еще основные противоречия сознания не сталкивались в душе человека с такой остротой; никогда еще дуализм между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой не был так отчетливо выражен" [3, 59, 219, 161].

По мнению К.Леви-Стросса, структура всех мифологий соответствует модели "бинарной логики конкретного". По Н.В1ишепЬе, дуалистичный принцип гнозиса имеет мифогенную силу: "Дуалистическая модель чревата мифом" [27, 198]. На "двойственное членение действительности в символизме" (двойственность его мира) обращает внимание И.П.Смирнов [22, 25]. Как известно, стихия мифа антиномична, она объединяет бытийное, относительное и "упорядоченное", "способность <...> к анализу", хаотичное и тягу к "преобразованию хаоса" [14, 158, 205].

По мысли Ю.К.Лекомцева. "любой текст - и в частности, художественный - можно представить себе как совокупность напряжений и разрядок, создаваемых многими парами антонимов в их многократных вхождениях <...>, система антонимов, стоящая за некоторым текстом (а может быть, и более широкая система противопоставлений), в большей степени определяет текст, чем структура сюжета" [12, 197, 205].

В. Гиппиус метко назвал Мережковского "любителем раздвоений". И действительно, Мережковский в основу структуры своей главной трилогии положил броские, культурологического характера антиномии: Христос и Антихрист, язычество и христианство, Дионис и Аполлон, "святая" Москва и "сатана" Петербург (О.Шпенглер). Появились эти антиномии отчасти под влиянием иенских романтиков, отчасти Ф.Ницше, чей "сверхчеловек" именуется "Антихристом" (глава в труде "Воля к власти"), отчасти Ф.Сологуба, герой которого Логин, "усталый от жизни", разрывается между "мучительными безднами", между "двумя мрачными безднами" [24, 23, 26]. (Антиномичность героя специально отмечается исследователем творчества Ф.Сологуба: "его душа (душа Логина. - И.Ч.) —арена борьбы двух начал: светлого и тёмного <...>, живого и мёртвого <...>, Логин колеблется между этими началами" [7, 429-430]).

О своеобразии античных антиномий христианство / язычество писал Ф.М.Достоевский: "Когда же римское языческое государство возжелало стать христианским, оно лишь включило в себя церковь, но само продолжало оставаться государством языческим по-прежнему <...>, в Риме, как в государстве, слишком многое осталось от цивилизации и мудрости языческой <...>" [8, 89-90]. Как известно,