Виниш кого? Небесную любовь,

Свободно уделяемую всем?

Будь проклята она! Ведь мне сулят,

Равно любовь и ненависть, одно

Лишь вечное страданье. Нет, себя

Кляни! Веленьям Божьим вопреки,

Ты сам, своею волей, то избрал,

В чём правидно каешься теперь.

Куда, несчастный, скроюсь я, бежав

От ярости безмерной и от мук

Безмерного отчаянья? Везде

В Аду я буду. Ад – я сам. На дне

Сей пропасти – иная ждет меня,

Зияя глубочайшей глубиной,

Грозя пожрать. Ад, по сравнению с ней,

И все застенки Ада Небесами

Мне кажутся. Смирись же наконец!

Ужели места нет в твоей душе

Раскаянью, а милость невозможна?

Увы! Покорность - вот единый путь,

А этого мне гордость не велит

Произнести и стыд перед лицом

Соратников, оставшихся в Аду,

Которых соблазнил я обещав

Отнюдь не покориться – покорить

Всемощного. О, горе мне! Они

Не знают, сколь я каюсь в похвальбе

Кичливой, что за пытки я терплю

На троне Адском княжеский почёт

Приемля! Чем я выши вознесен

Короною и скипетром, - падение

Моё тем глубже. Я превосхожу

Других, - лишь только мукой без границ.

Вот все утехи честолюбья! Пусть

Я даже покорюсь и обрету

Прощенье и высокий прежний чин;

С величьем бы ко мне вернулись вновь

И замыслы великие. От клятв

Смиренья показного очень скоро

Отрёкся б я, присягу объявив

Исторгнутой под пытками. Вовек

Не будет мира истинного там,

Где нанесла смертельная вражда

Раненья столь глубокие. Меня

Вторично бы к разгрому привело

Горчайшему, к паденью в глубину

Страшнейшую. Я дорогой ценой

Купил бы перемирье, уплатив

Двойным страданием за краткий миг.

О том палач мой сведом, посему

Далёк от мысли мир мне даровать,

Настолько же, насколько я далёк

От унизительной мольбы о мире.

Итак, надежды нет. Он, вместо нас,

Низвергнутых, презренных, сотворил

Себе утеху новую – людей

И создал Землю, ради них. Прощай,

Надежда! Заодно, прощай и страх,

Прощай, раскаянье, прощай, Добро!

Отныне, Зло, моим ты благом стань…

[1; 104-106]

Не меш визначального (і вже дещо згадуваною), притаманною власне стилю бароко, рисою є тяжіння до патетизму, химерності художніх прийомів, пишності стилю, чуттєвості (що відбивається не лише на барочній літературі, але й архітектурі чи музиці). Хоча, в так би мовити, „окласицистичненому” „Втраченому Раю” риси ці дещо згладжені й спрощені, але лише дещо (це помітно, як із приведених цитат, так із обсягу ремінісценцій та алюзій, про що вже згадувалось вище). У тексті є просто вражаючі уяву, хвилюючі описи, космічні простори і війни неземних істот, розкіш і велич вищих сфер та інфернальних володінь.

Чого вартий, наприклад, опис столиці Пекла – Пандемоніума:

...Обширнейшее зданье, с виду – храм;

Громадные пилястры вкруг него

И стройный лес дорических колонн,

Венчанных архитравом золотым;

Карнизы, фризы и огромный свод

Сплошь в золотой чеканке и резьбе.

[1; 43].

Широкие врата,

Две бронзовые створки распахнув.

Открыли взорам внутренний простор

Созвездья лампионов, гроздья люст,

Где горные горят смола и масло,

Посредством чар под куполом парят,

Сияя, как небесные тела.

[1; 43-44].

І це всього лише один з багатьох фрагментів! А таких безліч.Хіба ж це в’язниця для проклятих падшихдухів? Скоріше це нагадує, знову ж таки, велич античної доби – розкіш палаців і храмів Риму чи давньої Елади, або ж і взагалі міфічні обителі лімпійських чи кельтських богів.

А тут ми бачимо світ ангелів, ще до того як „нанесла смертельная вражда раненья столь глубокие” [1; 106]. Тут панує атмсфера блаженного спокою, щастя та цілковитої згоди:

Вокруг священной

Горы, как всякий праздник, этот день

Мы в песнопеньях, в плясках провели

Таинственных, что сходственны весьма

С причудливым движением планет,

С вращеньем сферы неподвижных звёзд.

[1; 155].

Везде столы

Возникли, там, где строем круговым

Стояли сонмы; ангельская снедь

Явилась вмиг; рубиновый нектар

Плескочя в тяжких чашах золотых,

Алмазных и жемчужных, - дивный сок

Бесценных гроздий эмпирейских лоз.

В венцах цветочных, лёжа на цветах,

Бессмертьем радостно упоены,

Вкушали Духи яства и питьё

В согласье чудном.

[1; 155-156].

А ось – сцена змінюється. Перед нами вже не щаслива ідилія, а похмура дійсність, вчорашні друзі – тепер смертельні вороги – схрестили мечі один з одним у битві, що здається здатна порушити і стрясти самі підвалини Сущого:

Поединок был, -

Насколько при посредстве малых дел

Великие возможно описать, -

Как если бы гармония Природы

Расстроилась и вспыхнула война

Созвездий, и под гнётом грозных сил,

Навстречу обоюдно устремясь,

Две злобные планеты, сред Небес,

Сразились, в битве яростной, смесив

Материю своих враждебних сфер.

[1; 175-176]

А яким величним і прекрасним постає тут перед нами Сатана:

На колеснице солнечной, как Бог,

Отступник, превышая всех своих,

Величье идольское воплощал,

Отрядом Херувимов окружен

Горящих и оградой золотых

Щитов; но вот он с пышного сошёл

Престола; оба воинства теперь

Лишь малой полосой разделены

(Ужасный промежуток!), и ряды

Враждебных армий, противостоя

Одни другим, образовали фронт

Свирепой, устрашающей длины.

Пред сумрачным полком передовым,

Пока побоище не началось,

Широким, гордым щагом, в золотых

Доспехах и алмазных, Сатана

Прошёл, гиганской уподобясь башне.

[1; 168-169].

Але і в нього знаходиться гідний суперник – архангел Михаїл:

С откинутым забралом звёздный шлем

Являл прекрасный, мужественный лик

Архангела, как бы его черты

Недавние приметы юных лет

Утратили; висел огромный меч, -

Гроза погибельная Сатаны, -

На поясе, подобном зодиаку

Блистательному, при бедре; копье –

В его руке.

[1; 324].

І ось вони сходяться у двобої:

Стремительно упав, он меч Врага

Перерубил и, быстро обратясь,

Вонзился и рассёк весь правый бок

Отступника. Впервые Сатана

Изведал боль; от нестерпимых мук

Он изогнулся в корчях, уязвлён

Отверстой раной, что ему нанёс

Разящий меч, но тут же ткань сраслась

Эфирная; разъятной не дано

Ей оставаться долго; из рубца

Нектарной влаги хлынула струя

Пурпурная – Небесных Духов кровь...

[1; 176].

Небесна кара за переступ страшна:

…Отверзлась и открыла мрачный зев,

Чудовищный, зияющий провал.

При виде жуткой пропасти враги,

Охваченые ужасом, хотят

Бежать, спастись, но позади грозит

Погибель худшая; тогда стремглав

В пучину кинулись они с краёв

Отвора, а за ними мчался вслед –

В бездонной хляби – жгучий, вечный гнев.

[1; 193].

Але навіть на дні Пекла, незважаючи на увесь жах становища і гіркоти поразки Люцифер продовжує зберігати велич і гордість, надихаючи своїх прибічників:

На